Насчёт мародёрства. Обрушение товарно-спектакулярной экономики
В связи с антиполицейскими и антирасистскими бунтами в США часто можно слышать обвинения протестующих в мародёрстве. Прекрасный ответ на эти обвинения дали ситуационисты ещё 55 лет назад, и он до сих пор актуален как никогда. Avtonom.org перевёл текст Ситуационистского Интернационала «Упадок и обрушение товарно-спектакулярной экономики» (анг.), который до этого, насколько нам известно, не публиковался на русском языке. Это ситуационистский взгляд на бунты, мародёрство и на условия существования чернокожих в Америке, на примере знаменитых беспорядков в Уоттсе 1965 года. Многое с тех пор изменилось, но фундаментальная природа капитализма остаётся той же и в Уоттсе в 1965, и в Миннеаполисе в 2020.
Иллюстрации с саммита G20 в Гамбурге в 2017 Ильи Варламова, Hamburger Abendblatt, AP Photo/ Matthias Schrader, Michael Probst.
С 13 по 16 августа 1965 года чёрное население Лос-Анджелеса бунтовало. Стычка между дорожной полицией и пешеходами переросла в два дня стихийных беспорядков. Несмотря на всё прибывающее подкрепление, силы правопорядка не могли восстановить контроль над улицами. На третий день чернокожие добыли себе оружие, разграбив оказавшиеся в ближайшей доступности оружейные магазины, что позволило им стрелять даже по полицейским вертолётам. Чтобы удержать беспорядки в границах района Уоттс потребовались тысячи полицейских и солдат, в том числе целая пехотная дивизия при поддержке танков. Ещё несколько дней уличных боёв понадобились, чтобы, наконец, усмирить сам Уоттс. Магазины были разграблены, многие из них сожжены. Официальные источники сообщают о 32 убитых (включая 27 чёрных), более 800 раненых и 3000 задержанных.
Реакции всех сторон были очень показательными: революционное событие, вынося на свет существующие проблемы, всегда провоцирует своих противников на нехарактерную для них искренность. Например, начальник полиции Уильям Паркер отклонил все предложения о переговорах от крупных организаций чернокожих, резонно заявив: «У этих бунтовщиков нет лидеров». Поскольку чёрные остались без лидеров, это был момент истины для обеих сторон. Что оставалось сказать одному из лидеров этих безработных, генеральному секретарю Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) Рою Уилкинсу? Он заявил, что бунт «должен быть подавлен со всей необходимой силой». Лос-анджелесский кардинал Макинтайр протестовал весьма громко, но только не против насилия со стороны власти, хотя это была бы наиболее разумная политика в то время, когда римская церковь осовременивала собственный облик. Нет, он осудил «преднамеренное восстание против прав своего соседа и против уважения к закону и порядку», призвав католиков противостоять мародёрству и «этому насилию без какой-либо видимой причины». И даже те, кто нашёл смелость признать «видимые причины» для ярости чёрных Лос-Анджелеса (видимые — но не настоящие), все эти идеологи и «глашатаи» бездеятельной международной левой сцены — даже они осуждали безответственность, беспорядок и мародёрство (особенно тот факт, что именно оружие и алкоголь стремились разграбить первыми). Осуждали они и 2000 пожаров, которыми чёрные освещали свою войну и свою игру. Но кто защитит мятежников Лос-Анджелеса теми словами, которых они заслуживают?
Мы сделаем это. Пусть экономисты сокрушаются из-за потерянных 27 миллионов долларов, а урбанисты вздыхают над одним из своих самых красивых супермаркетов, который сгорел в огне и дыме. Пусть Макинтайр оплакивает павшего заместителя шерифа. Пусть социологи причитают об абсурде и опьянении этого восстания. Роль революционной публикации состоит не только в том, чтобы оправдать повстанцев Лос-Анджелеса, но и в том, чтобы помочь прояснить их перспективы, теоретически обосновать правду — ту правду, поиск которой, собственно, и выражают эти практические действия.
В июле 1965 года, после государственного переворота Бумедьена в Алжире, ситуационисты выпустили «Обращение к алжирцам и всем революционерам мира» (анг.), рассматривавшее условия в Алжире и в остальном мире как единое целое. Среди прочих примеров мы упомянули движение американских чернокожих, заявив, что, если оно сможет чётко самоутвердиться, оно покажет противоречия самой развитой капиталистической системы. Пятью неделями позже эта настойчивость самоутверждения уже была на улицах. Теоретическая критика современного общества и критика этого же общества через действие уже существуют одновременно. Они всё ещё разделены, но движутся к одной и той же реальности и говорят об одном и том же. Эти две критики взаимно объясняют друг друга, и ни одну из них нельзя понять без другой. Эти действия, такие непостижимые для ложного сознания американцев, проливают свет на нашу теорию «выживания» и «спектакля» и подтверждают её. Однажды придёт очередь и нашей теории разъяснить эти действия.
До того, как Уоттс взорвался, демонстрации за гражданские права чёрных проводились их лидерами в рамках законодательной системы, которая потакает самому вопиющему насилию со стороны полиции и расистов — как на марше в марте прошлого года в Монтгомери, штат Алабама. Даже после этого скандала благоразумное соглашение между федеральным правительством, губернатором Уоллесом и Мартином Лютером Кингом заставило демонстрантов Селмы 10 марта отступить после первого же полицейского предупреждения в «почтении и молитве». Противостояние, которого ждали демонстранты, было сведено к спектаклю потенциального противостояния. В этот момент ненасилие достигло самых жалких пределов своей храбрости: сначала вы подставляетесь ударам врага, а затем становитесь настолько морально благородными, что избавляете врага от необходимости использовать насилие вообще. Но главная проблема в том, что движение за гражданские права всего лишь решало проблемы закона с помощью законных же инструментов. Вполне логично взывать к правосудию в решении правовых вопросов. Но совершенно иррационально пытаться обжаловать на законных основаниях вопиющее беззаконие, как если бы это был простой недосмотр, который тут же исправят, если на него указать. Очевидно, что грубое и неприкрытое беззаконие, от которого чернокожие по-прежнему страдают во многих американских штатах, коренится в социально-экономическом противоречии, которое находится за рамками существующих законов. Ни один будущий юридический законодательный акт не сможет избавиться от этого противоречия, поскольку оно порождается более фундаментальными законами этого общества. На самом деле американские чёрные осмелились потребовать себе право действительно жить, и в конечном счёте для этого требуется ни больше ни меньше как полное разрушение этого общества. Это становится всё более очевидным по мере того, как чёрные в своей повседневной жизни вынуждены использовать всё более подрывные методы. Проблема уже не в состоянии американских чернокожих, а в состоянии самой Америки — состоянии, которое всего лишь находит своё первоочерёдное проявление через чёрных. Бунт в Уоттсе не был расовым конфликтом: участники беспорядков не нападали на всех белых, которые попадались на их пути: только на белых полицейских; с другой стороны, чёрная солидарность не распространялась на чёрных лавочников или даже на чёрных водителей. Сам Мартин Лютер Кинг вынужден был признать, что восстание вышло за пределы, которых он ожидал. Выступая в октябре прошлого года в Париже, он сказал: «Это был не расовый бунт. Это был классовый бунт».
Восстание в Лос-Анджелесе было восстанием против товара, против мира товаров, в котором рабочие-потребители иерархически подчинены товарным стандартам. Чернокожие из Лос-Анджелеса воспринимают современную капиталистическую пропаганду, её рекламу изобилия, буквально. В принципе, это относится к молодым правонарушителям всех развитых стран, но лос-анджелесские — более радикальны, потому что принадлежат классу без будущего, сектору пролетариата, который не верит хоть в какую-то мало-мальскую возможность объединиться или построить карьеру. Они хотят прямо сейчас обладать всеми объектами, которые им показывают как абстрактно доступные, потому что они хотят пользоваться этими объектами. Таким образом они ставят под сомнение меновую стоимость этих объектов, товарную реальность, которая лепит из них что хочет и верховодит ими в своих собственных целях — ту реальность, которая уже выбрала всё заранее. Посредством кражи и дарения они вновь открывают для себя такое использование, которое немедленно опровергает деспотичную рациональность товара, показывая, что его связи и даже само его производство являются произвольными и ненужными. Мародёрство в районе Уоттс было самым непосредственным воплощением искажённого принципа «Каждому по его ложным потребностям» — потребностям, которые определяются и создаются той экономической системой, которую отвергает сам акт мародёрства. Но после того, как человек принимает хвалёное изобилие за чистую монету и прямо дорывается до него (вместо того, чтобы вечно гнаться за ним в крысиных бегах отчуждённого труда и во всё большем количестве неудовлетворённых социальных потребностей), настоящие желания человека начинают выражаться в фестивальном праздновании, в игровом самоутверждении, в своеобразном ритуале «потлач» разрушения. Люди, которые уничтожают товары, показывают своё человеческое превосходство над товарами. Они перестают подчиняться произвольным формам, которые искажают их реальные потребности. Пожары Уоттса покончили с системой потребления. Когда люди, живущие без электричества, или те, у которых электричество отключили, крадут большие холодильники — это лучшая иллюстрация ложной роскоши, которая стала правдой в игре. Как только товар больше не покупают, он становится открыт для критики и изменений, какую бы конкретную форму они ни приняли бы. Только когда за товар платят деньги, его уважают как вызывающий восхищение фетиш, как символ статуса в мире выживания.
Мародёрство является естественным ответом неестественному и бесчеловечному обществу изобилия товаров. Оно мгновенно подрывает товар как таковой, а также разоблачает всё то, что в конечном итоге подразумевает товар: армию, полицию и другие специализированные подразделения государственной монополии вооружённого насилия. Ведь что такое «полицейский»? Полицейский является активным слугой товара, состоит в полном подчинении товару, его работа заключается в том, чтобы гарантировать, что данный продукт человеческого труда остаётся товаром с магическим свойством; свойство это состоит в том, что этот товар должен быть оплачен деньгами, а не стать простым холодильником или винтовкой — пассивным, неодушевлённым предметом, подвластным любому, кто приходит с целью использовать его. Отказываясь от унизительного подчинения полиции, чёрные в то же время отвергают унизительное подчинение товарам. Молодёжь Уоттса, у которой не было будущего в рыночных понятиях, осознала другое качество настоящего, и это качество было настолько неоспоримым и непреодолимым, что привлекло всё население — женщин, детей и даже социологов, которые оказались рядом. Бобби Холлон, молодая темнокожая специалистка по социологии районов, в октябре сказала «Геральд Трибьюн» следующее: «Раньше людям было стыдно говорить, что они из Уоттса. Они бормотали это. Теперь они говорят это с гордостью. Парни, которые ходили с открытыми до пояса рубашками и резали вас на клочки за полсекунды, приходили каждый день в семь утра, чтобы организовать раздачу еды. Естественно, еда была награблена... Весь этот христианский бред слишком долго использовался против чёрных. Эти люди могли бы грабить десять лет, и они не вернули бы и половины денег, которые эти магазины украли у них в прошлом.. Я, я всего лишь маленькая чёрная девочка». Бобби Холлон, поклявшаяся никогда не смывать кровь, которая брызнула на её сандалии во время беспорядков, добавляет: «Теперь весь мир наблюдает за Уоттсом».
Как люди создают историю в условиях, призванных отбить у них всякое желание вмешиваться в неё? Лос-анджелесским чернокожим платят больше, чем всем остальным в Соединённых Штатах, но они вместе с тем больше всех отделены от калифорнийской сверхроскоши, которая выставляется напоказ вокруг них. Голливуд, средоточие мирового спектакля, находится совсем рядом. Им обещают, что стоит набраться немного терпения — и они присоединятся к американскому процветанию, но в конце концов они видят, что это процветание — не стабильное состояние, а бесконечная лестница. Чем выше они поднимаются, тем дальше они оказываются от вершины, потому что они начинают в невыгодном положении, потому что они менее квалифицированы, а потому среди них больше безработных, и, наконец, потому что иерархия, которая их давит, основана не только на простой покупательной способности. На них смотрят как на сущностно низших во всех сферах повседневной жизни — из-за обычаев и предрассудков общества, в котором вся человеческая власть основана на покупательной способности. Подобно тому, как человеческий капитал американских чёрных презирают и считают преступным, так и денежный капитал тоже никогда не сделает их полностью приемлемыми в отчуждённом американском обществе. Личное богатство лишь сделает чёрного богатым негром, потому, что чёрные в целом должны олицетворять бедность в обществе иерархизированного богатства. Каждый, кто это видел, слышал и крик, провозглашающий глобальное значение восстания: «Это чёрная революция, и мы хотим, чтобы мир знал об этом!» «Свобода сейчас» стало паролем всех революций в истории, но теперь впервые проблема заключается не в том, чтобы преодолеть недостаток материального имущества, а в том, чтобы управлять материальным изобилием согласно новым принципам. Управление изобилием — это не просто изменение способа его распределения, а полная переориентация. Это первый шаг в обширной, всеобъемлющей борьбе.
Чёрные не одиноки в своей борьбе, потому что в Америке развивается новое пролетарское сознание (сознание, что люди вовсе не хозяева своей собственной деятельности, своей собственной жизни) среди социальных слоёв, которые в своём отрицании современного капитализма похожи на чернокожих. Фактически, именно первая фаза чёрной борьбы стала сигналом для более общего протеста, который сейчас активно распространяется. В декабре 1964 года студенты Беркли, подвергшиеся преследованиям за участие в движении за гражданские права, начали забастовку (1), оспаривая функционирование «мультиверсальности» Калифорнии и в конечном итоге ставя под сомнение всю американскую социальную систему, в которой им предназначалось играть столь пассивную роль. Спектакль быстро ответил разоблачениями: оказывается, студенты злоупотребляют алкоголем и наркотиками и сексуально безнравственны. Это то же самое, за что давно упрекали чёрных. Это поколение студентов стало изобретать новые формы борьбы с доминирующим спектаклем, и пришло к собранию-лекции — форме, принятой 20 октября в Великобритании в Эдинбургском университете во время родезийского кризиса. Эта явно примитивная и несовершенная форма представляет собой стадию, на которой люди отказываются ограничивать обсуждение проблем академическими рамками или фиксированными периодами времени; стадия, когда они стремятся доходить в обсуждении проблем до их отдалённых последствий, а это приводит ко вполне практической деятельности. В том же месяце десятки тысяч протестующих против войны во Вьетнаме появились на улицах Беркли и Нью-Йорка. Их кричалки перекликались с мятежниками Уоттса: «Убирайся из нашего района и из Вьетнама!» Становясь более радикальными, многие из белых, наконец, выходят за рамки закона: проводятся «курсы» о том, как обманывать военкоматы (Le Monde, 19 октября 1965), а приписные удостоверения сжигают прямо перед телекамерами. Богатое общество выражает отвращение к богатству и к его цене. Прогрессивный сектор плюёт на спектакль, потому что его автономная деятельность отрицает ценности этого спектакля. Классический пролетариат, в той мере, в какой он был временно интегрирован в капиталистическую систему, сам не смог интегрировать чёрных (некоторые профсоюзы Лос-Анджелеса не принимали чёрных до 1959 года); теперь чёрные являются объединяющим фактором для всех тех, кто отказывается от логики этой интеграции в капитализм: а это и есть расовая интеграция. Комфорт никогда не будет достаточно комфортным для тех, кто ищет то, чего нет на рынке: то, что рынок целенаправленно уничтожает. Уровень, достигнутый технологией привилегированных, становится оскорблением, и даже более понятным и обидным, чем самое фундаментальное оскорбление: овеществление. Восстание в Лос-Анджелесе — первое в истории восстание, которое протестует против того, что во время жары не хватало кондиционеров.
У американских чернокожих есть свой особый спектакль, свои газеты для чёрных, журналы и звёзды, и если они с отвращением отвергают всё это как мошенничество и выражение своего унижения, то это лишь потому, что они рассматривают его как спектакль меньшинства, просто дополнение к общему спектаклю. Признание того, что их собственный спектакль желаемого потребления — это колония белых, позволяет им быстрее увидеть лживость всего экономико-культурного спектакля. Желая на деле и немедленно принять участие в достатке, который является официальной ценностью каждого американца, они действительно требуют эгалитарной актуализации американского спектакля повседневной жизни — они требуют, чтобы полубожественные, полуземные ценности этого спектакля прошли проверку. Но природа спектакля такова, что его нельзя реализовать ни сразу, ни в равной степени, даже для белых. (Чёрные на самом деле выступают в качестве идеальной иллюстрации того урока, который пытается преподать спектакль: угроза попадания в такую убогость подстёгивает других в крысиных бегах.) Принимая капиталистический спектакль за чистую монету, чернокожие уже отвергают сам спектакль. Спектакль — это наркотик для рабов. Он создан не для того, чтобы его воспринимали буквально, а для того, чтобы за ним наблюдали, находясь за пределами досягаемости; когда это разделение устранено, то мистификация разоблачена. В Соединённых Штатах сегодня белые порабощены товаром, а чёрные его отрицают. Чёрные требуют больше, чем белые — в этом суть проблемы, которая не имеет иного решения, кроме упразднения белой социальной системы. Вот почему те белые, которые хотят освободиться от своего собственного рабства, должны прежде всего присоединиться к чёрному восстанию — понятно, что не из расовой солидарности, а для совместного глобального отказа от товара и от государства. Экономическая и психологическая дистанция между чёрными и белыми позволяет чёрным видеть белых потребителей такими, какие они есть, и их оправданное презрение к белым превращается в презрение к пассивным потребителям в целом. Белые, которые отвергают эту роль, не имеют никаких шансов, если не будут всё больше и больше связывать свою борьбу с борьбой чёрных, раскрывая её фундаментальную природу и поддерживая чёрных до конца. Если это слияние не произойдёт одновременно с дальнейшей радикализацией борьбы, то усилятся чёрные националистические тенденции. Это приведёт лишь к бесполезному межэтническому антагонизму, столь характерному для старого общества. Ещё один возможный выход из нынешней ситуации — это просто взаимная резня, когда стоять в стороне уже не сможет никто.
Попытки построить сепаратистский или проафриканский чёрный национализм — это мечты, не дающие ответа на настоящее угнетение. Американские негры не имеют отечества. Они в своей стране, и они отчуждены. Так же, впрочем, как и остальная часть населения, но чёрные знают об этом. В этом смысле они не самый отсталый сектор американского общества, а самый продвинутый. Это отрицание в действии: «дурная сторона, порождая борьбу, создаёт движение, которое образует историю» («Нищета философии» Карла Маркса). У Африки нет на это какой-то особой монополии.
Афроамериканцы — продукт современной индустрии, точно так же как электроника или реклама или циклотрон. И они воплощают её противоречия. Это люди, которых рай спектакля должен одновременно манить и отвергать, в результате чего антагонизм между спектаклем и деятельностью человека полностью раскрывается через них. Спектакль вездесущ, он пронизывает весь мир так же, как и товар. Но поскольку товарный мир основан на классовых конфликтах, сам товар является иерархическим. Необходимость универсальности и иерархичности товара (и, следовательно, спектакля, роль которого состоит в информировании мира товаров) ведёт к универсальной иерархизации. Но поскольку эта иерархия должна оставаться невысказанной, она выражается в форме непроговариваемых (ибо иррациональных) иерархических оценок в мире иррациональной рационализации. Именно эта иерархия создаёт повсюду расизмы. Британское лейбористское правительство дошло до того, что ограничивает иммиграцию цветных, а промышленно развитые страны Европы вновь становятся расистскими, поскольку импортируют свой субпролетариат из Средиземноморья, развивая колониальную эксплуатацию внутри своих границ. И если Россия продолжает оставаться антисемитской, то это потому, что она продолжает оставаться иерархическим обществом, в котором труд должен покупаться и продаваться как товар. Товар постоянно расширяет свою область влияния и порождает новые формы иерархии, будь то между профсоюзным лидером и рабочим или между двумя автовладельцами с разными моделями машин. Это изначальный изъян товарной рациональности, болезнь буржуазного разума, болезнь, унаследованная бюрократическим классом. Но отвратительный абсурд некоторых иерархий и то обстоятельство, что весь товарный мир слепо и автоматически защищает эти иерархии, заставляет людей видеть, что каждая иерархия абсурдна. И происходит это в момент, когда они вовлекаются в практику отрицания.
Рациональный мир, созданный промышленной революцией, рационально освободил людей от их локальных и национальных ограничений и связал их в глобальном масштабе. Но он иррационально разделяет их снова, в соответствии со скрытой логикой, которая находит своё выражение в безумных идеях и гротескных ценностях. Отчуждённые от своего собственного мира, люди повсюду окружены чужими. Варвары больше не где-то на краю света: они среди населения, которое превратили в варваров в результате принудительного участия во всемирной системе иерархического потребления. Маска гуманизма, которая скрывает всё это, совершенно бесчеловечна. Это отрицание человеческой деятельности и человеческих желаний; это гуманизм товара, тщательная забота паразитического товара о своём хозяине-человеке. Для тех, кто сводит людей к объектам, объекты начинают приобретать человеческие качества, а проявления подлинной человечности кажутся бессознательным «животным поведением». Именно поэтому главный гуманист Лос-Анджелеса Уильям Паркер (глава полиции) сказал: «Они начали вести себя как стая обезьян в зоопарке».
Когда калифорнийские власти объявили «состояние восстания», страховые компании напомнили, что они не покрывают риски на этом уровне — они не гарантируют ничего, кроме выживания. Афроамериканцы могут быть уверены, что пока они молчат, им в большинстве случаев будет позволено выжить. Капитализм уже достаточно концентрирован и переплетён с государством, чтобы распределять «благосостояние» среди самых бедных. Но самим фактом своего отставания на фоне прогресса социально организованного выживания чёрные поднимают проблемы жизни: ведь в действительности они требуют не выживать, а жить. Чёрным нечего страховать, потому что у них нет ничего своего; их историческая миссия — уничтожить все предыдущие формы частного страхования и безопасности. Какими они кажутся, такие они и есть на самом деле: непримиримые враги. Но враги не подавляющего большинства американцев, а отчуждённого образа жизни всего современного общества. Самая развитая в промышленном отношении страна просто показывает нам то, что ждёт и все остальные страны, если система не будет свергнута.
Некоторые чёрные националисты (чтобы показать, почему они согласны лишь на отдельную нацию) утверждают, что даже если американское общество когда-нибудь придёт к полному гражданскому и экономическому равенству, то на уровне отдельных людей оно никогда не примет межрасовые браки. Вот почему само это американское общество должно исчезнуть — в Америке и во всём остальном мире. Конец всех расовых предрассудков, как и конец многих других предрассудков, связанных с сексуальными запретами, может лежать только за пределами самого «брака», то есть за пределами буржуазной семьи (которая в значительной степени уже развалилась среди американских чернокожих). Буржуазная семья сегодня преобладает и в России и в Соединённых Штатах: она является одновременно и моделью иерархических отношений и структурой стабильного наследования власти (в форме денег или социально-бюрократического статуса). Сейчас часто говорят, что американская молодёжь после тридцатилетнего молчания снова восстаёт как сила протеста, и что чёрные бунты — это их гражданская война в Испании. Но на этот раз их «интербригады имени Линкольна» должны понять всю значимость борьбы, в которую они вовлечены, и полностью поддержать её универсальные аспекты. Если «эксцессы» Уоттса — это политическая ошибка чёрного восстания, то тогда и вооружённое сопротивление POUM в Барселоне в мае 1937 года — это предательство войны против Франко (2). Восстание против спектакля — даже если оно происходит лишь в одном районе (например, в Уоттсе) — ставит под сомнение всё, потому что это протест человека против обесчеловеченной жизни, протест реальных людей против того, что их отделяют от общности. Но только эта общность может реализовать их подлинную человеческую и социальную природу и преодолеть спектакль.
Ситуационистский Интернационал
Декабрь 1965
Примечания Кена Нэбба, переводчика на английский
- Так называемое Движение «Свободное слово». Подробнее в «The Free Speech Movement» (автор David Lance Goines).
- Интербригады имени Линкольна: американские добровольцы, поехавшие в Испанию воевать против Франко во время гражданской войны (1936-1939). POUM (Partido Obrero de Unificación Marxista): организация испанских революционных марксистов, которые вместе с анархистами противостояли интригам сталинистов внутри антифашистского сопротивления. Была практически уничтожена сталинистами в мае 1937 года в ходе серии репрессий, арестов и убийств.
Последнее предложение («Восстание против спектакля...») — это из Маркса: «Социальная революция потому и стоит на точке зрения целого, что она — даже в том случае, если бы она происходила лишь в одном фабричном округе, — представляет собой протест человека против обесчеловеченной жизни; что она исходит из точки зрения отдельного действительного индивидуума; что та общность, отрыв которой от индивидуума вызывает его противодействие, есть истинная общность человека, есть человеческая сущность» (Критические заметки к статье «Король Пруссии и социальная реформа»).
